Л.Гармаш

КОНЦЕПЦИЯ ВРЕМЕНИ В «СЕВЕРНОЙ СИМФОНИИ»

АНДРЕЯ БЕЛОГО И ПРАВОСЛАВНАЯ ТРАДИЦИЯ

В 1904 году вышла в свет «Северная (1-я, героическая) симфония» уже известного на тот момент автора нового экспериментального жанра Андрея Белого. Литературные произведения, написанные по законам музыкальной формы,  вызывали неоднозначную реакцию критиков, но единомышленники писателя (Э.Метнер, П.Флоренский, А.Блок, С.Соловьев и др.) высоко оценили не только формальные открытия автора симфоний, но и созвучность их эстетическим и мировоззренческим исканиям эпохи.  «Симфонии» — естественное и закономерное порождение культуры символизма, тяготевшего к синкретическому творчеству, стремившегося по-новому передать и прочувствовать идею мирового всеединства, воплощающегося во взаимопроникновении и взаимообогащении самых различных аспектов жизни и человеческой культуры — религии и философии, художественного и рационального познания, сиюминутной современности и исторического наследия, а также и в стирании привычных границ между отдельными видами искусств» [Лавров 1991, 5].

Как известно, художественное сознание Андрея Белого сформировалось под воздействием различных явлений духовной жизни того времени. Критически переосмысленные, они были сплавлены в единую философски-эстетическую систему, нашедшую выражение как в поэтической форме, так и в виде теоретических трактатов. Сам писатель неоднократно упоминает имена И.Канта, А. Шопенгауэра, Ф. Ницше, Вл. Соловьева, В. Вундта, Будды, И. С. Баха, Р. Вагнера  и других философов, психологов, композиторов, поэтов, чьи идеи оказались для него значимыми. Известный исследователь творчества Белого справедливо отмечает, что в начале XX века автор литературных симфоний «пытался сформулировать на заданном ими языке свои неопределенные предчувствия и предвестия преображения мира, грядущего мистического синтеза; начало нового столетия ощущалось как знамение новой эры, несущей с собой глобальное преобразование всего сущего» [Там же, 6].  Кризисный характер эпохи, «апокалипсический ритм времени», особенно остро ощущаемые символистами, созвучны внутренним переживаниям Белого.

Создавая новый язык поэтических символов, писатель естественно обращается к образам Нового Завета, так как религия, по воспоминаниям самого автора симфоний, уже с раннего детского возраста переживалась им «как пересечение, соединение, связь этого и того (внутреннего и внешнего), а образ пересечения – символ; закон, или ритм, в получении энного ряда символов, соединений, связей (символизаций, «религионизаций») – знак Логоса: Христос… <…> я видел особую прозрачность в евангельских символах; в них втягивались и мои моральные, и художественные впечатления…» [Белый 1994, 423]. Повышенным интересом к религиозно-философским системам как к источнику фундаментального знания о мире и человеке был ознаменован весь период рубежа XIX-XX веков.

Многие исследователи отмечают, что категория времени выступает системообразующим принципом модели мира вообще и художественной системы в частности (см., например, работы С.С. Аверинцева [Аверинцев 1977], А.Я.Гуревича [Гуревич 1972], Д.С. Лихачева [Лихачев 1967]. Нам показалось необходимым рассмотреть один из аспектов данной проблемы, а именно проанализировать воздействие представлений о времени, какими они сложились в трудах великих христианских мыслителей,  на раннее творчество Андрея Белого на примере его «1-й, героической» симфонии.

Несмотря на определенное художественное несовершенство симфонии, что отмечали уже современные автору критики, а также и он сам [см. Лавров 1991, 15], в ней отчетливо прослеживаются многие важнейшие черты философско-эстетической системы Белого, корреллирующей с его художественным миром. Время в этом мире приобретает характер категории, ключевой для понимания идейного смысла и отдельного произведения писателя, и всего его творческого наследия.  

В трудах К.Долгополова, Л.А.Новикова, А.В.Лаврова и других ученых отмечено, что идея двоемирия составляет образно-композиционный стержень литературных симфоний писателя. Представление Андрея Белого о двух мирах – земном и божественном, связано с утверждением в его мировоззрении новой концепции личности – самосознающего, духовно активного «я», существующего на грани быта и бытия, времени и вечности, и стремящегося преодолеть косную власть быта. Однако на настоящий момент отношение писателя к категориям времени и вечности не исследовано как отдельная проблема. Разумеется, в пределах небольшой статьи всесторонне проанализировать эту проблему невозможно, поэтому мы обратились к рассмотрению одного, но достаточно весомого аспекта данного вопроса: определение границ влияния христианской концепции времени на взгляды А. Белого, художественно воплощенные в одном из его ранних прозаических сочинений.

Идея двоемирия у Белого возникает под воздействием, по крайней мере, двух источников: философии Платона и христианства. По Платону, время является характеристикой земного мира, который вторичен по отношению к вечно существующему божественному миру. Чувственно воспринимаемый мир выступает лишь проекцией мира вечных идей (эйдосов). Мир вещей представляет собой преходящую, меняющуюся во времени форму, которую принимает материя для выражения некоей идеальной неизменной сущности, следовательно, он оценивается негативно.

Как и античный философ, христианские богословы отмечают связь времени и движения. Так, Дионисий Ареопагит, к трудам которого обращался и автор симфоний, определил время как то, что «связано с рождением, тлением, изменением и пребыванием то в том, то в другом состоянии» [7].

 В «Северной симфонии» Белого такими характеристиками наделен земной мир, в котором герои испытывают горе и страдания, годы один за другим бесконечной чередой, дни следуют за днями, часы за часами, вытягиваясь в одну непрерывную линию. В трактате "Символизм как миропонимание" Белый пишет, что прямая линия «символизирует безвозвратное прохождение мимо» [Белый, 252], а в другой своей работе отождествляет линию с цивилизацией, в которой «сужается кругозор: наша жизнь – одномерна» [Там же, 289]. Линия, считает писатель, складывается из бесчисленного ряда мгновений, событий, следующих одно за другим, но не приводящих к качественным изменениям. В симфонии движение раскрывает характер времени, которое может восприниматься как разделенное на равные промежутки, следующие один за другим. Говоря о длительности времени, отцы православные Церкви указывают и на его мерность, то есть возможность представить в виде некоторых отрезков – диастим.

Линейное время человеческой жизни в ранней прозе Белого приобретает характер дурной бесконечности, так как проходящие годы и тысячелетия  бессобытийны, они наполнены лишь томительным ожиданием грядущих перемен. Главная героиня первой симфонии, юная королевна проводит все дни на вершине башни, затерянной в непроходимом лесу, и молится о том, чтобы «миновал сон этой жизни и чтобы мы очнулись от сна» [Белый б.г., 49].

В отличие от каппадокийцев, признававших объективный характер времени, концепции Белого ближе идея, высказанная Аврелием Августином, который был убежден, что время есть свойство человеческой души, наряду с памятью и вниманием. В этом богослов предвосхитил представления И.Канта о времени как о чистой форме чувственного созерцания. Время у Августина, Канта и Белого имеет субъективный характер и зависит от восприятия его человеком, которым оно переживается и проживается. Так, в субъективном восприятии лирического героя время непомерно растягивается: «мне казалось, что эта ночь продолжается века и что впереди лежат тысячелетия...» [Там же, 36] и застывает: «холодная струйка ручья, наскочив на подводный камень, журчала: «Безвременье...» [Там же, 73].

Время в симфонии Белого может ощутимо замедляться, и тогда оно характеризуется как «туманное безвременье», персонажи как бы погружаются в сон, напоминают тени, которые бродят по улицам застывшего города [Там же, 39]. Безвременьем назван некий заключительный этап целой культурно-исторической эпохи, за которым последует полное и окончательное преображение мира и человека. Речь идет об ожидании второго пришествия Христа, апокалипсическими предчувствиями которого был пронизан весь период рубежа веков. Таким образом, время подвержено старению, замедлению, убыванию и порче: «дух безвременья собирался запеть свои гнусные песни… Собирался, но не собрался, а застыл в старческом бессилии...» [Там же, 36].

В «Северной симфонии» еще не появляется апокалипсический образ времен, свернувшихся как свиток, который станет одним из важнейших лейтмотивов «Кубка метелей», но уже ясно выражено ощущение конца времени. Настоящее и прошлое героев первой симфонии оценивается негативно. Короля и королеву окружают «рыцари сумрака», внушая им чувство страха и ужаса и вынуждая бежать из родного города в леса. Мрачное настоящее персонажей симфонии характеризуется такими атрибутами, как «зима», «ночь», «сон», «старость», «туман», «тоска», «смерть». Земной мир покрыт «туманом сатанизма» [Там же, 65], некий католик, который «совершал черную мессу и ему прислуживали диаволы Астарот и Богемот»  [Там же, 64], пытается привлечь на сторону темных сил главного героя произведения – молодого рыцаря.

Настоящее противопоставлено в произведении будущему, которое ассоциируется с весной, рассветом, юностью, солнцем, рождением.  Наступления будущего с нетерпением ожидают герои: король пытается убедить своих подданных, что «туманы должны скрыться, сожженные солнцем, и что ночь — заблуждение» [Там же, 38], а сказочный кентавр Буцентавр кричит, что «с холма увидел розовое небо... Что оттуда виден рассвет…» [Там же, 37].

Приближение момента полного и окончательного преображения мира символизирует заря. По воспоминаниям самого писателя, в период написания первых симфоний «в 1900 – 1901 годах молодежь того времени слышала нечто, подобное шуму, и видела нечто, подобное свету; мы все отдавались стихии (А.Б.) грядущих годин; отдавались отчетливо слышимым в воздухе поступям нового века, сменившим безмолвие века» [Белый 1995, 24]. Рубеж веков самим автором симфоний назван «периодом зари». В «Северной симфонии» мотив зари непосредственно связан с главной героиней – королевной, в глазах которой «трепетали зарницы откровений» [Белый б.г., 60]. Королевна является связующим звеном между двумя мирами – земным, в котором царит время, и небесным (надмирным), подчиненным вечности. Заря символизирует приближение момента перехода героев из низшего земного мира в высший божественный мир. Эти миры неравноценны, они противопоставлены друг другу, но между ними существует множество точек пересечения. Надмирная Вечность напоминает о существовании высшего мира, постоянно вторгаясь в жизнь героев. Когда юная королевна только росла на вершине башни в лесу, «Вечность строгою птицею летала во мраке ночном» [Там же, 61], печать Вечности отражается в улыбке героини [Там же, 49] и в конце концов она сообщает своим подданным: «Я оставлю вас для Вечности!» [Там же, 75]. Вечность помогает молодому рыцарю, влюбленному в королевну, преодолеть в себе темное начало и защищает от козней католика. Прорыв вечности во время – один из аспектов проблемы соотношения времени и вечности. Василий Великий считал таковым прорывом первое мгновение творения мира, и, может быть, мгновение вообще. Кроме того, и для Василия Великого, и для других отцов церкви, и для всех христиан это воскресение Иисуса Христа. В «Северной симфонии» прорывом из времени в вечность становится момент перехода из земного мира в божественный. Его символизирует последняя фраза произведения: «Ударил серебряный колокол» [Там же, 87].

Описанию божественного мира, куда попадают королевна и рыцарь после смерти, посвящена четвертая, заключительная часть симфонии. Здесь, после очищения рыцаря в водах безвременья, состоялась их встреча. Герои приобщились к жизни святых, «камышовых блаженных», отшельников и пророков, среди которых по колено в воде бродят Адам и «тысячелетняя морщинистая Ева». Адам и Ева «шли в знакомые, утраченные страны. Озирались с восторгом и смеялись блаженным старческим смехом. Вспоминали забытые места» [Там же, 78]. Таким образом, место, куда попадают главные герои симфонии, очень похоже на земной рай – Эдем, знакомое Адаму и Еве место, из которого они были изгнаны после грехопадения. Белый подчеркивает дряхлость первопредков человека: как и остальному человечеству,  им не удалось избежать разрушительного воздействия времени.

Два мира, описанные в «Северной симфонии», - земной и божественный – изоморфны друг другу. Преображение героев, которые после смерти переходят из дольнего мира в горний, не окончательное. В четвертой части симфонии описана «последняя обитель», очищенная от темных сил, наполненная радостью и счастьем. Здесь появляется персонаж «в мантии из снежного тумана и в венке из белых роз, <…> наклонив к озерной глубине прекрасный профиль, озаренный чуть видным, зеленоватым нимбом» [Там же, 78], по всем признакам напоминающий Христа, и даже «Сам Господь Бог, весь окутанный туманом, бродил вдоль зарослей и качал синим касатиком» [Там же, 83].  Тем не менее, этот мир тоже не обладает всей полнотой божественной вечности. В нем происходит смена дня и ночи, что свидетельствует о его несовершенстве. Но изменения в этом мире минимальны, действия персонажей здесь подчинены единой цели – все они ожидают знаменательного момента, в который произойдет их окончательное преображение. Об этом сообщает им пророчица Ия: «Это ли счастье! Оно придет с зарею после ночи. Оно будет нежданно. Уже прошли старики великаны к своему Богу. Уже среди нас бродит Он, как блуждающий огонек... Настанет день нашего вознесения... И меркнет счастье сумерек пред новым, третьим счастьем, счастьем Духа-Утешителя...» [Там же, 85]. Таким образом, Белый описывает в симфонии два мира – низший (земной, дольний) и высший (последнюю обитель, горний), между которыми есть черты как сходства, так и противоположности, т.е. они сопоставимы друг с другом. Переход героев из одного мира в другой символизирует их очищение. Пребывание в последней обители является необходимым этапом, готовящим их к окончательному преображению и обретению всей полноты вечной жизни в божественном мире, но что собой этот мир представляет, так и остается загадкой. Не только в первой, но и в последующих симфониях он не фигурирует. Предполагаем, это связано с тем, что мир Вечности несопоставим ни с земным миром, ни с последней обителью, несравним с ними по сходству или по противоположности.

Подобным же образом восточно-христианские отцы церкви воздерживались от определения вечности. Применяя по отношению к ней апофатический метод богословия через отрицание, т.е. обозначая, чем вечность не является, Псевдо-Дионисий Ареопагит утверждал, что вербально выразить, каким было существование Бога до времени невозможно. Бог является причиной по отношению и ко времени, и к вечности. Он «не обладает бытием и не является ни бытием, ни сущностью, ни вечностью, ни временем и объять Его мыслью — невозможно [8]. Богослов приходит к идее сверхвечности — чего-то принципиально невыразимого и необъяснимого. Похожим образом Андрей Белый отказывается характеризовать мир вечности, завершая симфонию в тот момент, когда близится момент окончательного преображения героев, находящихся в последней обители.

Как и христианские богословы, Белый проводит различие между вечностью Бога и вечностью тварного бытия. Так, Григорий Нисский различает вечность во времени (всевременность) и вечность как сверхвременность. Когда же время остановится, «произойдет разложение всего на элементы (стихии) и при преложении целого соизменится и человеческое из тленного и землистого в бесстрастное и вечное» [Григорий Нисский 1995, 71]. Последняя обитель в «Северной симфонии» напоминает мир ангелов, представляющий собой вечное настоящее, который Василий Великий отличал от вечности Бога. Максим Исповедник называет такое вечное настоящее эоном. Отмечая диалектику времени и вечности творения, он утверждает: «Эон есть время без движения, и время есть эон, измеряемый движением» [Флоровский 1992, 207]. Однако в четвертой части симфонии движение, хоть и специфическое, замедленное, все же наблюдается: «не танцевали, а взлетывали в изящных, междупланетных аккордах. Смеялись блаженным, водяным смехом. А когда уставали — застывали. Застывали в целомудренном экстазе…» [Белый, 79]. Такое представление Белого об умопостигаемом мире ангелов и святых согласовывается с описанием  сотворенной вечности у отцов церкви, которые полагали, что  некоторая возможность изменений в умопостигаемом мире все же существует, поскольку он не божественное «всегда», а имеющий начало. Действительно, Псевдо-Дионисий Ареопагит и Максим Исповедник считали, что в сфере ангелов могут происходить своего рода количественные изменения, которые не приводят к качественным сдвигам и появлению новых сущностей. Мысль о подверженности изменениям, пусть даже потенциальной, у некоторых православных богословов порождала идею о материальности ангелов. В России, к примеру, ее отстаивал епископ Игнатий Брянчанинов [Лосский 1991, 251].

Итак, в симфонии возникает трехчастная пространственно-временная структура. Первую, низшую ступень в ней занимает земной мир, подверженный изменениям и разрушению, на второй, более высокой ступени находится мир, безраздельно подчиненный Богу, но все же не вечный, хотя и освобожденный от темных сил, как бы замерший в ожидании мгновения окончательного преображения в мир, где время закончится и наступит вечность. Андрей Белый, как и христианские богословы, различает божественную и сотворенную вечность. Время и вечность различаются не количественно, а качественно. Вечная жизнь — это не бесконечное монотонное продолжение (пусть даже позитива) сегодняшней жизни, а инобытие, то есть бытие преображенной плоти. Максим Исповедник показал, что чем полнее причастность человека к Богу, тем интенсивнее вечность. Переход героев симфонии из земного в надмирное пространство, из временного мира в мир тварной вечности, где они ожидают полного и окончательного преображения символизирует постепенное приобщение их к полноте божественного бытия.

ЛИТЕРАТУРА

1.                  Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. - М.: Наука, 1977. – 320 с.

2.      Белый А. Символизм как миропонимание. - М.: Республика, 1994. - 528 с.

3.                  Белый А. Собрание сочинений. Воспоминания о Блоке. - М.: Республика, 1995. - 510 с.

4.                  Белый А. Собрание эпических поэм. Книга первая. - М.: Изд-е В.В.Пашуканиса, б.г. - 327 с.

5.                   Григорий Нисский. Об устроении человека. - СПб.: Аксиома, 1996. – 220 с.

6.                  Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. - М.: Искусство, 1972. – 318 с.

7.                  Дионисий Ареопагит. О божественных именах. Гл. 3 // http://realistika.com/Libr/Isihasm/Dionisiy.htm

8.                  Дионисий Ареопагит. О таинственном богословии Гл. 5 // http://pstbi.pagez.ru/item.php?id=99&cid=6

9.                  Лавров А.В. У истоков творчества Андрея Белого («Симфонии»)// Белый А. Симфонии. - Л.: Худож. литература, 1991. - 526 с.

10.              Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. - Л.: Наука, 1967. – 372 с.

11.              Лосский В.Н. Догматическое богословие// Лосский В.Н. Очерк мистического богословия Восточной Церкви. Догматическое богословие. – М.: Центр «СЭИ», 1991. – 287 с.

12.              Флоровский Г.В. Византийские отцы V—VIII в.: Из чтений в Православном богословском институте в Париже. - М.: Паломник, 1992. – 260 с.